«Устроили нам показательную порку»

Осенью 2018 года практически вся Ингушетия восстала против тогдашнего главы Юнус-Бека Евкурова, который подписал соглашение с чеченским коллегой Рамзаном Кадыровым о передаче ему около 10 % территории республики. Двухнедельный митинг прошел мирно, но новая попытка протеста в марте 2019 года закончилась стычкой митингующих с полицией и большим уголовным делом. За прошедший год Ингушетия погрузилась в атмосферу страха и террора: больше 30 рядовых активистов судят по 318-й статье за нападение на представителей власти, лидерам оппозиции добавили экстремистскую статью. Новые аресты прошли в феврале и в марте 2020 года. Специальный корреспондент «Новой газеты» Илья Азар съездил в Ингушетию, пообщался с уже вышедшим на свободу участником столкновения с полицией и родственниками тех, кто еще ждет суда. Они уверены: силовики дают понять не только ингушам, но и всем россиянам, что митинговать больше нельзя.

Он слишком много знал

Первый раз они приехали к Нальгиевым в апреле прошлого года — на бронетранспортере. «Проснулась рано утром, а за воротами — БТР с пушками огроменными. Как будто за лидером международной террористической организации [приехали]», — вспоминает домохозяйка Лиза Нальгиева, пока мы сидим на кухне ее дома в селе Али-Юрт. 

Бронетранспортер понадобился ингушским силовикам, чтобы доставить ее 30-летнего сына Исрапила в суд, где тому вынесли административный штраф 20 тысяч рублей за участие в несанкционированном митинге 27 марта, после чего отпустили домой.

Прошло 10 месяцев, за которые Нальгиева про митинг практически забыла, поэтому не сразу поняла, зачем силовики нагрянули в ее дом снова 4 февраля 2020 года, — на этот раз на «газелях». «Они ворвались в шесть утра, полный двор силовиков был, все вооруженные, в масках. Входную дверь чуть не вышибли, как с цепи сорвались, ничего не предъявили, в отличие от первого раза, только повторяли, что следователь все расскажет», — рассказывает Нальгиева о втором визите силовиков.

Пока она бегала по дому, на сына надели наручники и посадили в автомобиль.

— Исрапил не ожидал ареста?

— Нет, вообще ничего не предвещало беды, у него штраф уже был, всех поголовно арестовывали [по уголовному делу] еще той весной, и все было забыто уже, — отвечает Нальгиева.

Наконец, появившийся 4 февраля в доме у Нальгиевых следователь провел обыск, в ходе которого у обитателей дома изъяли всю технику, хотя и ту, что забрали в апреле 2019 года, еще не вернули. На допрос Исрапила повезли не в Назрань, а в столицу Северной Осетии Владикавказ. Матери позволили ехать на машине за ними. «Как в Осетию заехали, так они номера поставили себе. Я их спрашивала, нельзя ли было в Ингушетии допрашивать, а они ответили, что кабинета нет. То есть у фээсбэшников, которые любую дверь с ноги открывают, во всей республике не нашлось ни одного уголочка!» — возмущается Лиза.

Адвокат Магомед Аушев рассказывает мне, что 4 февраля задерживали «толпами родственников, как в 37-м», а всего в тот день задержали шестерых. «Например, они не нашли человека, которого искали, и взяли его брата Исраила Хамхоева. Я приехал и сказал — без меня моего доверителя не допрашивать. Мне ответили: “Хорошо”, а через час он вышел и сказал, что его допросили. А он же по-русски не говорит и не читает, полный нихт ферштейн! Ему вместо переводчика привели какого-то ингуша, который все прочитал и сказал: “Подписывай, все нормально там, никому ты плохого не сделаешь”. Ну, он и подписал», — говорит адвокат.

Если Хамхоева после допроса отпустили, то Нальгиева Нальчикский городской суд 5 февраля отправил в СИЗО по обвинению по части 2 статьи 318 УК РФ («Применение насилия, опасного для жизни или здоровья, в отношении представителя власти»). «Я спросил, что он сделал, — ударил рукой, ногой, ножом ударил или еще чем-то, в чем конкретно проявилось применение насилия. Следователь просто промолчал», — говорил «Кавказскому узлу» адвокат Нальгиева Хусен Гулиев.

Это неудивительно, ведь, по словам Лизы Нальгиевой, в день митинга, 27 марта, ее сын был дома, в группу лидеров оппозиции не входил, а «вина» его в том, что «слишком много знал и писал в своем блоге», управление которым вскоре после первого задержания Исрапил передал другим людям.

По словам матери, раньше Исрапил работал в Министерстве по делам национальностей, но вынужден был оттуда уйти: «Что-то не так освещал, но правда была на его стороне». Потом он устроился на работу в гимназию в своей деревне Али-Юрт, но долго не задержался и там: «После митинга с ним не захотели дальше связываться, потому это чревато последствиями». Нальгиева уверена, что единственный грех ее сына в том, что он чрезмерно болел душой за республику. «Он не просто переживал, он горел этим. Он правдолюб, а такие не нужны, нужны податливые, чтобы на все кивать головой, продвигать свои интересы, а не интересы республики. А он не такой, он отказывался идти работать, где взятки берут, слишком честный. А это уже наказуемо, тем более если еще писать много», — говорит она.

— Надо параллельно этой власти жить, да и политике вообще. В этой стране, по крайней мере. Не вижу смысла в диссидентской деятельности, — вступает в разговор брат Исрапила Исраил, пока мы пьем чай. Его во время задержания брата в Ингушетии не было — большую часть года он работает в Магадане.

— Там лучше, чем здесь?

— Лучше, чем здесь, много где.

— Мало того, что заработка мало, так еще и опасно. С голода тут никто не умирает, можно тут жить, пока такого беспредела нет. Но у них карт-бланш и цель — посадить и напугать, чтобы никому было неповадно. И они идут к ней, нарушая все мыслимые и немыслимые законы, адвокаты бьются, но тут ничего не докажешь, — добавляет Лиза.

Земля и митинг

Все началось в сентябре 2018 года, когда внезапно выяснилось, что главы Ингушетии и Чечни Юнус-Бек Евкуров и Рамзан Кадыров договорились обменяться территориями и закрепить новую административную границу между двумя республиками. Хотя еще в августе из Сунженского района Ингушетии поступали новости о строительных работах, которые проводили там чеченцы, власти о грядущем подписании договора молчали до последнего. 

Жители Ингушетии были поражены, никто не понимал, что происходит. Первая акция протеста прошла 25 сентября в форме народного схода в городе Сунжа. «Мне пришло сообщение в WhatsApp о том, что, не спросив никого, отдают землю. У меня есть гражданская позиция, я считаю себя патриотом своей республики, и я поехал туда. Многие еще не верили, говорили: «Не может быть, чтобы наш Юнус-Бек, чемпион мира, такое допустил», — вспоминает участник акций протеста Магомед (имя по его просьбе изменено).

К 4 октября, когда депутаты народного собрания Ингушетии должны были ратифицировать соглашение в первом чтении, ингуши мобилизовались, и к парламенту в Магасе (на той же площади находятся и правительство с администрацией главы республики) пришли несколько тысяч возмущенных людей. Кто-то был недоволен невыгодным обменом, но больше было тех, кого взбесило то, что Евкуров перед принятием такого важного решения не посоветовался с народом.

В тот день документ прошел в парламенте сразу три чтения, и власти объявили, что большинством голосов (17 из 25) депутатов соглашение о границе было ратифицировано. Правда, после заседания несколько депутатов вышли к протестующим и рассказали, что на самом деле 15 из 24 членов парламента Ингушетии выступили против ратификации, но голосование было сфальсифицировано. 

На следующий день людей на площади было не меньше 10 тысяч, и митинги продолжались до 17 октября каждый день. Лидер местного «Яблока» Руслан Муцольгов рассказывает о них с восторгом: «Две недели митингующие каждый день убирали мусор, была полная самоорганизация — одна бабушка испекла 140 котлет, кто-то привозил лепешки, кока-колу — вряд ли где-то еще был настолько организованный и достойно проведенный митинг».

Кончились акции протеста ничем: соглашение так и не отменили. «Да, фактически долгое стояние ни к чему не привело, но [это впечатляет], когда в 500-тысячной республике столько людей было на митинге круглосуточно. Там каждый второй или третий житель республики побывал!» — утверждает Магомед. 

— То, что Евкуров подписал соглашения, для вас важно? — спрашиваю я Лизу и Исраила Нальгиевых.

— отвечает Исраил. 

— Он так и войдет в историю, — добавляет Лиза, подливая мне чай. — До этого мы знали, что у нас огромная коррупция, но его всюду приглашали, считались с ним, многие хвалили, что он это построил, то построил. Мы до последнего думали, что раз столько людей против [соглашения], то он отменит. Исрапил мне говорил, что подпишет, а я не верила, да и потом они ошибку не признали, а врали, что обмен-то равноценный. Он полностью потерял все доверие, авторитет.

— Но его тейп от него не отказался и большинство остальных тейпов тоже. Кажется, нет никаких проблем, — вступает в спор ее сын.

— Нет у них никакого авторитета! Многие не хотят жениться [на представительницах их тейпа]! — парирует Лиза.

— Все говорят, что земля важна, а Евкуров — предатель, но я не вижу, чтобы от них полностью отвернулись, — с досадой говорит Исраил.

Против даже «Единая Россия»

Тем не менее найти в Ингушетии человека, который поддерживает подписание Евкуровым соглашения о границе с Чечней, непросто. Еще сложнее уговорить его дать комментарий — слишком уж это непопулярное здесь мнение. Мне удалось встретить двух таких людей — они передачу земли не поддерживают, но считают, что никогда ничего хорошего митинги ингушам не приносили, а отданные Чечне земли все равно остались в России, — притом что особенной ценности они не имеют. Правда, от предложения их процитировать мужчины решительно отказались.

Даже видные представители местной «Единой России» выступают против соглашения о границе, причем весьма смело. Депутат парламента Ингушетии Сет-Салим Ахильгов, который тоже выходил к протестующим рассказать про фальсификации, на митинге выступать не стал, но поехал в Москву и рассказал всю правду по телевизору: «Я сказал, что мы не то что земли не отдадим, а что мы похоронить его не дадим, когда он умрет».

— Но это не помогло.

— Или они обманули Евкурова, или что, хрен его знает. Но когда Чечено-Ингушская АССР была, то чеченские руководители, предвидя, что будет дальше, забрали себе наши земли в Ачхой-Мартановский район, а там возделывается лучшая кукуруза. Я уже тогда сердцем и кровью чувствовал, что это будет поганка для ингушей, — распаляется Ахильгов и бьет кулаком по столу. 

На вопрос, чем богаты земли, переданные Чечне в 2018 году, Ахильгов объясняет, что «там под землей огромное количество нефти, а кто обследовал, говорил, что стоимость того, что внизу, составляет от 200 до 500 миллиардов долларов». «А этот прикинулся коромыслом, что он ничего не понимает, и подписал», — говорит Ахильгов про Евкурова. Эту версию повторяют в республике многие, хотя сам (уже бывший) глава Ингушетии уверял, что разработка нефти в переданном Чечне районе невыгодна.

Пока мы разговариваем с Ахильговым про нефть, в комнату заходит его сосед по кабинету и коллега по партии депутат-единоросс Ахмед Накастоев (как и Ахильгов, он уже немолод). «Никаких разногласий в вопросах границы не было, выдумывают, что [между Ингушетией и Чечней] какие-то конфликты были. Откуда это возникло, никто не знает, видимо, какие-то личные интересы, — включается он в разговор. — Инициатива принадлежала Кадырову, его поддержал [тогда полпред президента в СКФО Олег] Матовников, потом они подтянули нашего, а президента страны уже поставили перед фактом. Просто в передаваемом районе очень много культурно-исторических объектов — башни, могильники, а

И единороссы, и «яблочник» Муцольгов считают, что Евкурову за согласие на обмен пообещали третий срок. «Он отдал за это 34 тысячи гектаров земли, а ведь для нашей маленькой республики это 10 % территории», — возмущается депутат-единоросс Накастоев. Сам Евкуров на запрос «Новой газеты» об интервью не ответил. 

Руслан Муцольгов подводит меня к карте Ингушетии, которая висит на стене в доме его брата и председателя правозащитной организации МАШР Магомеда Муцольгова, и говорит, что произошедшее — это «политическое жульничество, ведь границы были установлены еще в 2009 году законами о границах муниципальных образований в обеих республиках, причем чеченцы приняли его первыми».

— Евкуров же поначалу считался адекватным правителем?

— На фоне Кадырова — да, но посмотрите, сколько было заявлений о пытках, сколько было похищений людей и внесудебных казней, сколько раз его оппонентам во дворы забрасывали гранаты.

По мнению участника ингушских протестов Магомеда, в начале правления Евкурова были положительные моменты: он чуть ли не в сапогах в подвал дома лазил, где были с канализацией проблемы, показывал себя. «Но потом, видать, кому-то это не понравилось, и после покушения (в 2009 году Евкуров был тяжело ранен в результате атаки на его кортеж. — Ред.) он уже был не тем Юнус-Беком. По ходу, что-то у него перемкнуло», — говорит Магомед.

Депутаты Ахильгов и Накастоев рассказывают, что на заседании парламента 4 октября была организована фальсификация, что депутаты давали в суде показания, что они голосовали «против», но никто не прислушался. «Мы написали заявление в СК и во все инстанции — если бы они расследовали и сделали что надо, то никаких митингов бы не было, но правоохранительные органы взяли сторону нарушителей Конституции. Теперь те, кто боролся против коррупции и нарушений, сидят, а те, кто воровали и нарушали Конституцию, на коне», — возмущается Накастоев.

Митинг-ловушка

После двухнедельного осеннего стояния в Магасе ситуация в республике успокоилась: в декабре Конституционный суд России не нашел оснований отменять соглашение о границе, и протестовать стало бессмысленно. Зато по итогам митинга был создан Ингушский комитет национального единства (ИКНЕ) — структура, объединившая всех лидеров протеста.

Руководитель ингушского отделения «Мемориала» Тимур Акиев уточняет, что «на митингах никто себя не противопоставлял федеральной власти и Путину, никто не требовал каких-то кардинальных изменений — наоборот, все апеллировали к Путину,

— На первых порах было ощущение, что Кремль в шоке от того, что происходит, ведь в этих пресловутых папочках на столе главнокомандующего ничего про это не было. Пока федеральный центр обдумывал, что делать, про нас все забыли, мы варились в собственном соку. На нас ведь и оппозиции в Москве плевать — и «Эхо Москвы», и Навальный, и Кашин помнят только про Шиес. А если бы был какой-то ажиотаж, что-то могло бы получиться… — жалуется активист Магомед.

Муцольгов объясняет, что теперь многие недовольны уже и Путиным за то, что из его администрации не было никакого ответа на подписи против соглашения, за то, что президент никак не отреагировал на происходящее, хотя в конфликт в Екатеринбурге из-за храма вмешался оперативно. «У людей формируется мнение, что к Ингушетии относятся, как к какой-то колонии», — говорит «яблочник».

Весной 2019 года с кипящего котла сорвало крышку, и земельная история выстрелила снова, но в Ингушетии многие теперь думают, что это было подстроено. «Большинство общественников склонны согласиться, что акция 26 марта была спровоцирована, людей вынудили выйти [на улицу], потому что кому-то нужно было их вытащить на площадь, — предполагает Акиев. — Скорее всего, [власти] не простили осеннюю акцию, которая прошла мирно и закончилась пусть не победой, но тем не менее митинг простоял две недели, был создан ИКНЕ, а к Евкурову большая часть населения потеряла доверие. Власти не могли смириться с тем, что появились лидеры оппозиции, причем с претензией на власть».

— Евкуров же бесился, что за осенние митинги составили только несколько десятков протоколов, да и то суды их возвращали в полицию, — соглашается Муцольгов.

Повод для нового митинга 26 марта был вроде бы не такой значительный, как осенью, но ингушские власти снова недостаточно проинформировали общественность: в марте 2020 года ко второму чтению из текста нового закона о референдуме выпал абзац о том, что на него в обязательном порядке выносятся «вопросы об изменении статуса, наименовании республики, ее разделении или объединении с другими субъектами Российской Федерации, изменении ее территории или границ в соответствии с законодательством РФ».

— Люди начали возмущаться, что это подготовка к новому изменению границы. Тут же подали заявку на митинг, а буквально через два дня после начала суеты чиновники сказали, что произошла техническая ошибка, и абзац выпал случайно, — хотя это глупость, как это могло быть и почему именно этот? А Евкуров поклялся, что ничего такого не будет, и отложил принятие закона, но оппозицию остановить уже было невозможно, — вспоминает правозащитник Акиев.

Активист Магомед рассказывает, что ожидал как минимум отставки Евкурова (это и была истинная цель митинга, которую скрывали за ширмой потерянного абзаца), думал, что власти как-то отыграют ситуацию назад: «Но я ошибался — шестеренки у системы обратно не крутятся. Ситуация, как с Голуновым, — это как спустить пар в мультиварке, чтобы люди выдохнули, а дальше снова можно делать что хочется».

Оппозиционер по наследству

Одним из участников митинга 26 марта был спокойный и рассудительный Тимур Озиев. Он единственный из уже отбывших наказание участников митинга согласился со мной поговорить, хотя и он на мое сообщение с просьбой об интервью ответил только через несколько дней, объяснив, что только сейчас спал поток родственников, желающих поздравить его с освобождением из СИЗО.

Одноэтажный дом Озиева в селе Кантышево построен недавно: он еще не покрашен и не обнесен забором, но по комнатам, как обычно в Ингушетии, бегают дети. «Осенью, когда были митинги, я не то чтобы активно, но следил, приходил на митинги, смотрел, что, как и почем, — рассказывает Озиев. — Я не столько слушал выступающих, сколько с людьми общался, хотел понять, что они думают».

Отец Тимура Озиева Мурат был известным ингушским журналистом, главным редактором независимой газеты «Ангушт». «У нас более-менее политизированная семья. Пока отец не заболел (он умер в 2009 году. — Ред.), он был активно в оппозиции. С Магомедом Евлоевым (создатель сайта «Ингушетия.ру», был убит в 2008 году. — Ред.) сотрудничал», — рассказывает Тимур. Он объясняет, что отец сначала не считал себя оппозиционером, просто писал статьи и выпускал газету так, как считал правильным.

«Но какая-то его статья [экс-президенту Ингушетии] Мурату Зязикову в 2003 году не понравилась. Они знакомы были и раньше, поэтому Зязиков пригласил отца к себе и попросил впредь согласовывать с ним выпуски газеты. Отец сказал, что был редактором правительственной газеты при [первом президенте Ингушетии Руслане] Аушеве, но никогда не согласовывал свои статьи, и отказался», — вспоминает сын. После отказа у Мурата Озиева начались проблемы то с офисом, то с налоговой, и постепенно отец ушел в оппозицию.

Сына видного деятеля оппозиции Озиева, как и многих других ингушей, в 2018 году возмутила не столько потеря территории, сколько то, что их никто не спросил. «Это незаконно и по Конституции РФ, и по нашим традициям.

26 марта он поехал на разрешенный властями митинг с семилетним сыном: «На осенних митингах силовые структуры местные именно порядок поддерживали, все было мирно и спокойно, поэтому я и не знал, что на такие мероприятия детей не пускают, но в итоге чуть в стороне пообщался с полчасика и уехал обратно».

Митинг у местной телерадиокомпании НТРК «Ингушетия» был согласован до 18 часов, и, уверяет меня правозащитник Акиев, если бы люди тогда ушли с площади и подали новую заявку на следующий день, то ничего бы не произошло: «Их военные тупо взяли в коробку, нагнали технику! Взрослые адекватные люди не видят, что ли, что готовят силовой разгон?» Но поскольку в октябре 2018 года первые несколько дней митинг был формально несогласованным, и его не разгоняли, расходиться люди не захотели и теперь. «Люди не хотели уходить, но никто не был настроен на то, чтобы играть с росгвардейцами в гладиаторов», — утверждает активист Магомед. 

Тимур Озиев на следующее утро снова поехал в Магас — правда, не на митинг, а по своим делам. «Я занимаюсь ремонтом котлов и должен был поменять в частной квартире деталь в котле. Накануне в Магас можно было спокойно въехать, а котел — дело такое, что если он сломан, то его надо сразу ремонтировать, поэтому я и поехал. Но машину мою в город не запустили, инструменты тащить два километра не вариант, а дозвониться клиенту я не смог», — рассказывает Озиев.

Магас — город новый (основан в 1994 году, полноценная жизнь в нем началась недавно) и совсем небольшой, поэтому Озиев, услышав, что на утреннем намазе силовики попытались разогнать протестующих, быстро дошел до митинга. «Там я увидел человек 300–400, которых почти сразу начали окружать силовики. Они провоцировали ребят и, хотя те ничего не делали, били их ногами и дубинками, кого-то затаскивали за щиты», — вспоминает Озиев. Он утверждает, что омоновцы специально зашли с того бока, где стояли не старики, а молодежь, чтобы их спровоцировать.

Основная драка, в которой пострадали силовики, по словам Озиева, была скоротечной. «Когда она почти закончилась, я двинулся в сторону выхода, но увидел омоновцев с щитами, на которых бросалась молодежь. Я одного откинул и увидел, что росгвардеец пытается того, кто его ударил, догнать, чтобы, наверное, дубинкой ударить. Я его схватил за щит и сказал: “Перестань, я сейчас буду успокаивать всех”, — потом увидел их командира и сказал ему: “Все, успокой ребят, а я буду [молодежь] успокаивать”, — рассказывает Озиев. Он объясняет, что ему тогда был 41 год, поэтому он счел, что молодежь должна его слушать как старшего.

Вскоре митингующие все-таки ушли (на митинге никого не задержали), а неизвестная группа молодежи после этого еще и перекрыла федеральную трассу «Кавказ». «Поразительно, но их почему-то никто разгонять не стал, хотя они парализовали на несколько часов движение, а митингующие за елочками точно никому не мешали», — удивляется Акиев.

Без права на апелляцию

За то, что Озиев схватился за щит, а росгвардеец, конечно же, почувствовал от этого боль, активисту инкриминировали 318-ю статью. «Я на суде не отрицал, что схватился за щит, но сказал, что намерения причинять физическую боль или как-то испугать сотрудника у меня не было. И, если бы была возможность перед кем-то извиниться, если бы он не проходил по делу как секретный свидетель (как и в остальных подобных делах. — Ред.), я бы извинился», — объясняет Озиев, но в суде, конечно, к его доводам не прислушались.

Позицию Озиева посчитали частичным признанием вины. У каждого из тех, кого привлекли по 318-й (а таких несколько десятков человек, и задержания продолжаются), в обвинительном заключении было написано, что они, как участники несогласованной акции, испытывали политическую вражду к Евкурову. «Вот, например, у Ибрагима Дугиева, который просто пнул пару раз росгвардейца, написано, — зачитывает мне обвинительное заключение Акиев, — что он был мотивирован на неподчинение и оказание сопротивления представителям власти, был настроен имеющими среди жителей Ингушетии авторитет [людьми], которые взывали к его мужскому достоинству, манипулировали этническими обычаями… открыто и цинично демонстрировали свою политическую вражду к действующему главе».

С подобными выводами следствия в свой адрес Озиев в суде не согласился. «Евкуров не способен управлять республикой, поэтому я был солидарен с мнением, что он должен уйти в отставку. Но если это квалифицировать как политическую вражду, то скажите прямым текстом: если человек не согласен с тем, как руководит глава, то это уголовное дело», — раздражается Озиев. 

— Ну вряд ли все-таки.

— Не вряд ли. К этому все и идет. Это как в 37-м году было, когда говорили: «Какое твое дело, что мы твоего отца посадили? Ты скажи, что отказываешься от своего отца, что он враг народа». 

По словам Акиева, состав по 1-й части 318-й статьи мало кто из арестованных отрицает: в отличие от акции 27 июля 2019 года в Москве, горячая кавказская молодежь в Магасе себя не сдерживала. «Если в Москве были бумажные стаканчики и нечаянные прикосновения, то тут вы включаете видео и видите месилово: летают стулья (их принесли для пожилых участников митинга. — Ред.), камни, бьют палками», — говорит правозащитник. В итоге, по словам Акиева, 57 представителей власти заявили об испытанной физической боли, а десятерым были причинены телесные повреждения различной степени тяжести — от ссадин до перелома. Впрочем, и сами полицейские нарушали закон: например, тоже использовали стулья, а не спецсредства, как должны по закону, говорит глава ингушского «Мемориала». Муцольгов из «Яблока» считает, что состав даже по 1-й части 318-й статьи есть только у двух участников акции, а остальных «преследуют за то, что они осмелились высказать свою позицию в ходе массовой акции».

6 февраля Тимур Озиев вышел на свободу — суд присудил ему 1 год и 7 месяцев колонии-поселения, но фактически его выпустили уже через несколько дней прямо из СИЗО. И так происходит абсолютно со всеми рядовыми участниками митинга. «Все вынесенные приговоры, естественно, обвинительные, но людям засчитывают отбытый в СИЗО день за два, и все почти сразу выходят. Это очень мягкие приговоры, ведь судья же не может пойти против власти и следствия, ведь получится, что человек ни за что в СИЗО сидел», — говорит Акиев.

Апелляцию Озиев подавать не стал, но думает о кассации. У адвоката Магомета Аушева, кстати, есть версия, почему ни одного из осужденных участников митинга 27 марта не выпускают на свободу в зале суда. «Только я догадался почему! Чтобы не обжаловала защита. Ведь если ты сидишь 12 месяцев, а тебе дают 13, ты не будешь подавать апелляцию, потому что если обжалуешь, то тебе еще 2–3 месяца придется сидеть и ждать суда. А если выйдешь по отсиженному, то тут же и обжалуешь», — рассказывает чрезвычайно довольный собой Аушев.

— Почему вы не пошли по отцовской стезе? — спрашиваю я Озиева.

— Отец очень хотел, а я написал несколько статей, опубликовал, отцу понравилось, но не пошло. Когда отец был живой, я ему помогал с версткой газеты, с интернетом, а после его смерти через полтора года брат погиб при выполнении спецоперации. Спецслужбы его прямо на глазах у матери убили в 50 метрах от дома, — рассказывает он. — Я после этого состоял на профучете как член семьи участника НВФ, был постоянно под наблюдением и заниматься журналистикой или политической деятельностью не мог.

Держат в тонусе

Уголовное дело по массовым беспорядкам возбудили еще накануне митинга, 26 марта, а арестовывали его участников уже по 318-й (и это очень напоминает «московское дело») с 3 апреля. «Все идет как по накатанной — сначала предъявляют тяжкую 2-ю часть, особо никуда не торопятся, а через какое-то время переквалифицируют на более реальную 1-ю часть, с которой и идут в суд», — рассказывает правозащитник Акиев.

Смысл этого хитрого маневра объясняет адвокат Аушев: «Как правило, по 318-й, по средней тяжести, не закрывают — вот они и держат людей по 2-й части в СИЗО, а потом следователь вызывает, выдает постановление о прекращении следствия по 2-й части, но тут же начинает допрос по первой части, а после него вручает уведомление об окончании предварительного следствия именно по ней», — говорит Аушев, То, что в Москве не заморачиваются и держат в СИЗО и с первой частью, Аушев с иронией комментирует так:

Основные задержания прошли еще в апреле 2019 года, но с февраля 2020 года возобновились — последним на данный момент был арестован 9 марта Заурбек Дзауров. Суды Ингушетии постоянно выносят все новые и новые приговоры участникам митинга. «Не знаю, чего они добиваются, может, держат в тонусе ингушскую общественность, показывают, что могут и через год вернуться к этому делу и задержать любого из самых активных в республике, кто остался тогда ночевать на площади. Чтобы, не дай бог, у кого-то не появилась мысль выйти опять на митинг. Настоящих буйных мало, и если они буйных нейтрализуют, то остальные будут сами сдерживать свои порывы», — говорит Акиев.

С ним согласен даже депутат «Единой России» Накастоев: «Посадили, чтобы неповадно было другим на территории России так делать. Устроить нам показательную порку, а так никаких нарушений не было там. Они остались на площади, потому что им сказали, что утром продлят, так что это была полнейшая провокация. Она преднамеренная, ведь ингуши на весь мир показали, как надо проводить такие мероприятия, и кого-то, наверное, это взбесило, но они заранее продумали ответную реакцию».

— Раз вы из «Единой России», то, может, как-то можете повлиять? 

— Каким образом? Сколько мы писали заявлений во все инстанции! У меня создается впечатление, что во всех структурах, куда мы обращались, просто не хотят выполнять свои прямые обязанности. Ни одна республиканская структура на наши обращения и депутатские запросы ничем конкретным не ответила, одни отписки.

— Я в прокуратуре в Москве говорил: «Как вы объясните, за что вы посадили людей? Что, они дрались? Убивали людей? Даже громкого слова, мата не было!» — вмешивается темпераментный Ахильгов.

— Может, организуете митинг? — спрашиваю я.

— Не дадут, бесполезно, — отвечает единоросс Накастоев.

— Они устроят провокацию и откроют стрельбу, — добавляет его коллега Ахильгов.

В их словах есть резон. Ведь, как рассказывает мне Акиев, сотрудники Центра «Э» вызывали к себе активиста Руслана Барханоева, который в июле 2019 года, когда большая часть оппозиционеров уже была задержана, подал заявку на митинг в Магасе в поддержку арестованных участников мартовского митинга. «Ему отказали, а потом еще и вызвали в ЦПЭ, где не грубили и не угрожали, но выясняли, зачем подал заявку и все такое», — говорит Акиев.

Илья Азар

Ингушетия — Москва.