«Я — в клетке из-за законного права на жалобы…»

Суд отказал осужденной Людмиле Разумовой в ее иске. Она просила признать незаконным ее перевод на строгие условия содержания

Рисунок Людмилы Разумовой

В марте 2023 года 58-летняя художница Людмила Разумова была осуждена на семь лет колонии по статье о «военных фейках». Оказавшись в ИК-5 в Вышнем Волочке, она столкнулась с серьезным давлением со стороны администрации и сотрудников колонии. Разумова не стала с этим мириться и с первых дней начала жаловаться в разные инстанции. В ответ получила рапорты, взыскания, водворение в ШИЗО, ПКТ, и, наконец, в октябре 2024 года ее перевели на строгие условия содержания (СУС).

Разумова обжаловала этот перевод, обратившись в районный суд. Процесс занял несколько месяцев, в основном политзаключенная участвовала в суде по видеоконференции. В феврале 2025 года она объявила голодовку, требуя госпитализировать ее в тюремную больницу в Торжок. Когда Разумова прекратила голодовку, ее требование было удовлетворено. Но и в больнице ее злоключения не кончились: на Разумову напала осужденная Ксения Набатчикова, и, защищаясь, художница ошпарила ее кипятком. Была ли это обычная бытовая ссора, как это часто бывает в колонии, или Набатчикову специально перевели из колонии ИК-5 в больницу вместе с Разумовой, чтобы ее спровоцировать (так считает художница), неизвестно.

Но в результате против Людмилы было возбуждено уголовное дело о «причинении легкого вреда здоровью». После возвращения Разумовой в колонию суд по ее иску продолжился. Мы уже публиковали письма Людмилы, где она рассказывала о ситуации в колонии и просила, насколько возможно, распространять информацию, чтобы достучаться до прокуратуры, до уполномоченных по правам человека в Тверской области и в России.

Ее речь в суде — это очередной рассказ политзаключенной о том, в каком неприглядном состоянии находится одна из старейших женских колоний в России и что там происходит с осужденными, которые осмеливаются «выносить сор из избы».

Суд предоставил Людмиле Разумовой право изложить свои претензии к ИК-5 лично. И она эмоционально повторила то, что было изложено в ее жалобе. Осужденная надеялась, что суд признает незаконным ее перевод на строгие условия содержания, потому что это наказание не только отрезало ей возможность условно-досрочного освобождения, но и из-за условий содержания в СУС. Подвальные помещения колонии, как она их описывает, противопоказаны не только ей, страдающей целым букетом болезней, но и любой другой осужденной, какой бы злостной нарушительницей режима она ни являлась.

Публикуем выступление Людмилы Разумовой в суде, в котором она оспаривает слова сотрудницы колонии Елены Шашковой, что представляла интересы ИК.

«Я два дня стучала в дверь камеры, чтобы меня услышали»

Разумова. Как я могу доказать, что то, что было сказано сейчас в суде, — это неправда? Я не знаю, как это сделать. У меня тогда не было ручек, чтобы записывать все, что происходило. У них, например, столько справок о том, какое у меня замечательное давление, и нет ни одной справки о том, что давление у меня было за 200, причем в тот день, когда меня отправили в СУС, у меня также было очень высокое давление.

Или, например, еще говорилось о том, что сразу после того, как меня привезли из Торжка, из больницы, меня осмотрел терапевт, и мне были назначены лекарства. Это тоже вопиющая ложь, потому что я неделю боролась за мои таблетки. Я все понимаю, знаю, что были новогодние праздники, но я неделю боролась за то, чтобы получить свои таблетки. Мне не выдавались никакие лекарства, а я гипертоник. И давление у меня действительно бывает критическим. Никакой терапевт меня не осматривал. Мне сказали, что у нас праздники, а ваши документы, без которых мы не можем дать вам таблетки, хранятся в контролерской. То есть не в медпункте, а где-то в контролерской. Вот они нашли причину, чтоб мне не выдавать таблетки. Хотя здесь есть местный доктор, не один, который мог бы… И таблетки были бы назначены раньше. И можно было просто открыть этот журнал, который приехал со мной из больницы, — эта медицинская карта, где можно было прочитать, какие таблетки мне назначены.

Неделю я стучала в камеру, просила, говорила, что я очень плохо себя чувствую, но никто меня не слышал. Естественно, я боялась, потому что от высокого давления может случиться инсульт.

И поскольку я стучала в дверь камеры, на второй или третий день у меня появились синяки на руках. И меня поставили на очередной профучет как склонную к суициду. То есть за то, что я хотела спасти себе жизнь, меня поставили на профучет.

И еще хочу сказать по поводу еды, которая никогда не бывает горячей, и по поводу ее качества. Да, качество стало лучше, но знали бы вы, каким оно было прежде. Раньше эту еду вообще невозможно было есть. В борще или в щах до сих пор не бывает картошки. Только плавает кислая капуста. Ну, я вообще даже и говорить об этом не хочу.

Самое главное для меня — это причина, по которой я была отправлена в строгие условия содержания. Мне будет предоставлено последнее слово? Или я сейчас могу сразу объяснить?

Судья. Сразу всё поясняйте.

«У меня нет видеорегистраторов…»

Разумова. В определении о возбуждении административного производства по моей жалобе написано: «истец должен предоставить тщательную и последовательную информацию об условиях своего содержания и предоставить данные, которые позволяют определить, что исковое заявление не является необоснованным или неприемлемым по любым другим основаниям».

Я просто хочу понять, а как мне предоставить эти данные? Ну какие-то справки, наверное, да? Или видеоотчеты, как предоставляет их сторона ответчика? То есть они это могут сделать, а я не могу это сделать. Как мне, осужденной и заключенной, находящейся в этих неприемлемых условиях, как мне это доказать? У меня нет видеорегистраторов и нет свидетелей, как у ответчика. Мой адвокат не может попасть на территорию СУСа, чтобы зафиксировать все эти неприемлемые условия и подтвердить мои слова.

Фото: Дмитри Лебедев / Коммерсантъ

Единственное, что я могу, ваша честь, это предоставить свои слова. Ничем не подкрепленные, естественно. А чем? Кто мне даст эти справки? Или где мне взять свидетелей как ответчику? О том, что я говорю правду, — никто из заключенных, тем более из сотрудников, не станет свидетельствовать, это ведь против администрации. А во всей колонии только два человека могут свидетельствовать против администрации. И эти два человека, включая меня, сейчас находятся в СУСе. И как раз по причине того, что имели смелость говорить, говорить об этом и писать правду, писать жалобы к вышестоящему начальству.

В помещении нашего отряда, на стенах, стендах и журналах «Правил внутреннего распорядка» есть десятки имен и названия организаций, куда мы можем обращаться в случае нарушения наших прав. То есть имеем на это право. С первых месяцев моего здесь пребывания я стала говорить и писать о несоблюдении моих прав и прав других осужденных.

Да, с первых месяцев я стала рассказывать про нарушения моих прав и прав других осужденных, именно за все это меня сделали злостным нарушителем, засыпав липовыми в основной свой массе рапортами. Я всегда говорю правду. Конечно, я, как и все остальные, нарушала, а не нарушать здесь невозможно. Вот нарушение — не застегнутая пуговка на одежде, которая просто могла сама расстегнуться и т.д.

По сути, я в клетке, в «тюрьме в тюрьме» только за мое право, за то, что я имела право жаловаться.

Администрация таким образом решила обезопасить себя, полагая, что, заперев меня в строгие условия содержания, я стану молчать обо всем беспределе, что происходит в колонии.

«Тут невозможно согреться»

Условия содержания в СУС, в ШИЗО И ПКТ, где меня содержат уже семь месяцев, — неприемлемые. В камере холодно и сыро, и температурный режим совсем не тот, что был представлен ответчиком. Нет горячей воды, о которой говорят. Вместо горячей воды течет тонкая струйка холодной воды, и чтобы она дошла до горячей, нужно проливать ее полчаса. Сам начальник отряда мне сказал, что трубы старые, засоренные, по нашей же, конечно, вине.

Так вот, нет горячей воды и нет горячих обедов, нам приносят холодные. И обращалась я с этим довольно часто.

Здесь, в суде, прозвучала фраза, что обращений не было. Это не так. Я обращаюсь почти на каждой проверке. Говорю о каких-то нарушениях. И также было сказано, что не было жалоб на здоровье. Как же я могу не жаловаться на здоровье, если у меня нет этого здоровья?

Тут невозможно согреться. Я до сих пор не могу согреться. Если еще зимой, осенью, весной, когда не отключено отопление, еще более-менее тепло, если прижаться к трубам, то когда летом отключают отопление, становится очень холодно. Потому что сырость, потому что не прогреваются помещения, а стены внешние — полтора метра толщиной, естественно, за лето еще они не успевают прогреться. Уточняю, что я нахожусь в подвале

СУС находится на территории подвала. Там нет окон. Стоит постоянная вонь, смрад. Почти каждый день — прорыв канализации. Даже если прорыва нет, то вонь все равно стоит. От этого устали сами сотрудники.

Но сотрудники отдежурили и идут домой, а мы там находимся постоянно. Еще: в камерах нет вытяжек, и в рабочем цеху тоже их нет. Это при условиях дефицита кислорода и при постоянных прорывах канализации.

Подушки и матрасы, о которых здесь говорилось, — это грязные, вонючие мешки со спрессованными комками ваты. То есть в середине они, как правило, пустые, просто ткань. И мы лежим на этих дощатых кроватях или шконках. То есть мы лежим просто, можно сказать, на ткани. А еще матрасы никогда не прожариваются (не проводится дезинфекция. — «Новая»). Сколько раз, так сказать, волею судеб я была в ПКТ и в ШИЗО, матрас там ни разу не подвергался прожарке. То есть уходит группа людей, приходим мы, и мы начинаем пользоваться этими же матрасами и одеялами. Хорошо, что хоть белье выдают относительно чистое, хотя и достаточно рваное.

В камерах оконные рамы и коробки, сгнившие настолько, что в них боятся вбить гвоздь, чтобы они не рассыпались, боятся вбить гвоздь, чтобы установить москитную сетку. А ведь через щели, через эти трухлявые рамы летят комары и не дают заснуть. Какой холод и грохот решеток! И это несмотря на то, что, как здесь было сказано, мы имеем право, каждый заключенный имеет право на 8-часовой непрерывный сон.

«Однажды я проснулась от взрыва кипятильника»

Там наверху, где общий режим, где отряды — проблем бытового характера еще больше. И одна из них — это пожароопасная ситуация в отряде. И это имеет непосредственное отношение к тому, почему я в СУСе. Вместо положенных бойлеров для кипячения воды женщины вынуждены пользоваться своими кипятильниками. Бойлеров нет, они сгорели, их надо покупать, а денег нет. Денег, средств никогда нет. Так вот, все пользуются кипятильниками, и местная хилая электропроводка, которая со слов самих же сотрудников, по-видимому, нечаянно сказанных, не менялась более 50 лет, не выдерживает такого количества кипятильников. И от этого кипятильники взрывались, а розетки и вилки обугливались. То есть можно было поменять розетки днем, а к вечеру они могли уже оплавиться.Рисунок Людмилы Разумовой

Понятно, что дело в проводке, а не в кипятильниках, на которые ссылаются сотрудники, говоря, что мы сами виноваты. Виноваты в том, что мы пользуемся кипятильниками, какие-то у нас неправильные кипятильники, которые, кстати, продаются в местном же магазине.

Мы виноваты в том, что прорывается канализация, виноваты в том, что мы ее засоряли. В общем, «я не я, и лошадь не моя», так называется вся позиция сотрудников.

Шашкова Елена Викторовна тут говорила, представляясь как начальник отряда, что она была месяц в отпуске перед тем, как меня отправить в СУС. Так вот, месяц подряд, тот самый месяц, когда она якобы была в отпуске, я говорила ей о том, что розетки и вилки обуглены, включая неисправную электропроводку, которой опасно пользоваться. Это было не только в нашем отряде, но и в других отрядах. А еще я говорила и говорила ей о том, что «комната питания» на ночь не запирается по причине сломанного замка. И там, в этой «комнате питания», собираются те, кто эту комнату использует как «комнату свиданий». Понятно, какая это категория женщин. И также они греют там воду этими неисправными кипятильниками, пользуются неисправными розетками.

Как можно было вообще спать спокойно в такой ситуации, когда в любой момент мог случится пожар? Эти дамы иногда забывали выключить кипятильник. И однажды я проснулась от взрыва кипятильника. Так вот, поясняю, что очень важно, «комната питания» должна в обязательном порядке запираться на ночь, как и другие комнаты, не считая спальни и туалетов. То есть на ночь должны оставаться открытыми только спальни и туалеты, остальные комнаты должны быть закрыты. Месяц все это продолжалось, и месяц не могли поставить новый замок, маленький копеечный замочек, который мог стоить нам жизни. И вот такая безалаберность и бесхозяйственность, и разруха, я бы сказала, тут на каждом шагу повсеместно.

Елена Викторовна даже не желала взглянуть на эти розетки. Так вот, наконец она зашла в комнату питания, но не увидела всей ситуации с черными розетками, а увидела мой неподписанный моей фамилией контейнер со свежими продуктами (что является нарушением. — «Новая»).

Елена Викторовна была не только начальником отряда, хочу сделать на этом акцент: она еще и была официально ответственной за противопожарную безопасность в отряде.

За день до того, как меня отправили в СУС, я при всем отряде, уже после того, как говорила и говорила ей сначала в личной беседе (поскольку считаю, что так лучше решать вопросы), об этой проблеме сказала.

Но она все время отшучивалась…Так вот, за день до того, как меня отправили в СУС, я при всем отряде стала звонить своему адвокату Андрею Евгеньевичу Донскому, который здесь присутствует и может подтвердить, я стала ему звонить и просить о помощи. Я стала звонить ему и спрашивать: «Что нам делать, начальник отряда совершенно не реагирует на то, что происходит в отряде? Мы боимся спать, и многие из нас спят одетыми, потому что, если пожар, не голыми же прыгать с третьего этажа?» Шашковой, естественно, мой звонок адвокату не понравился, и она написала на меня три рапорта. Здесь говорится только об одном рапорте.

Потому что если этот один рапорт хоть выглядит сурово, то два остальных вообще смешные какие-то: в одном из них говорится о моей личной фотографии в тумбочке, в другом — о пропавшей описи с моего вещевого мешка. Но она, Шашкова, вот собрала комиссию и отправила меня в клетку. Это и есть причина, по которой меня определили как злостного нарушителя и изолировали от других осужденных. Все, чем занималась подполковник Шашкова Елена Викторовна, так это тем, что писала рапорты и воспитывала неугодных ей, а их было совсем немного.

Понятно, что в СУСе — теперь все, кто указывает на какие-то нарушения. Им дают или СУС, или на них составляют рапорты. А это серьезно, потому что с этим невозможно выйти по УДО. Вот за это я со своими болезнями и оказалась в клетке, в «тюрьме в тюрьме».

Судья. У вас всё, Людмила Александровна?

Разумова. Да, всё, что я хотела сказать.

Решение Вышневолоцкого районного суда по жалобе Разумовой на ее перевод на строгие условия содержания было, конечно, предсказуемым — отказ. Суд встал на сторону колонии и безоговорочно «поверил» подполковнику Елене Шашковой, а не осужденной.

Но Разумова продолжает говорить и писать о том, с чем она столкнулась. Для тюремщиков все ее поведение — самоубийственно. Они не понимают, что движет художницей Людмилой Разумовой. Почему она не смиряется и не принимает реальные правила жизни в колонии, а цепляется за «правила внутреннего распорядка» и «права человека»?

Думаю, ответ на этот вопрос надо искать в ее письмах, которые она пишет из колонии, и в ее пронзительных рисунках шариковой ручкой.

Так, в первом письме, присланном Людмилой в «Новую» еще из Тверского СИЗО для рубрики «Письма со шконки», отвечая на мой вопрос, почему она решилась писать пацифистские посты, Разумова ответила: «Отчаяние как будто подавило во мне страх»…